Глава IV

Обязанности сельского участкового.

                                                   Жене сказал: … к  мужу 

                  твоему влечение твое, и

                  он будет господствовать

                  над тобой.

                                            (Ветхий завет. Бытие)

Мир наполнен противоположностями и противоречиями. Имеется даже такой философский закон: «Закон единства и борьбы противополож­ностей». С борьбой мы всегда соглашаемся как с неизбежностью, - куда деваться?! Единство же готовы воспринимать только в абстрактно-философских рассуждениях, при этом зачастую не позволяем другому человеку иметь мнение, противоположное нашему.

– Ступай впереди, Женя, ты мужчина, – с детства слышал Вкладышев от матери.

– Уступайте девочкам, пропускайте их прежде себя! – наставляли мальчика в школе.

Мать объясняла:

– В храме, сынок, мужчины всегда проходят вперёд, и женщины безропотно уступают.. Так Господь заповедовал. По этому примеру должно быть поведение людей и в присутственных местах.

В школе рассказывали о борьбе женщин за свои права, о Кларе Цеткин и Розе Люксембург, о лидерстве Страны Советов в вопросах равноправия полов.

Мать же говорила:

– Мужчина, сынок, берёт на себя ответственность быть первым. Он принимает решения! А женщины наши – лучшие в мире! Они красивы, терпеливы, скромны и домовиты. А если какая и прёт куда ни пòпадя, задрав хвост трубой, так это они у немок распутных нахватались!

В школе детям читали о стахановках, о том, что нет профессий не доступных советским женщинам; объясняли понятия: «джентльменство и рыцарство» применительно к отношениям мальчиков и девочек.

Мать пропускала в магазинной очереди впереди себя спешащего на работу мужичишку, заскочившего за пачкой папирос.

– Успеете, бабы! – успокаивала она громогласных приверженок Клары Цеткин и Розы Люксембург. – Поменьше времени на сплетни останется!

Весь путь от мотоцикла до домика бакенщика участковый держался впереди, придерживая ветки, норовившие хлестнуть лицо позади идущей Цаплиной. Перед дверьми домика Вика опередила Вкладышева, намереваясь по привычке войти первой.

«Ступай впереди, Женя, ты мужчина!» – пронеслась в голове Евгения Андреевича фраза (голосом его матери). Милиционер бесцеремонно отстранил удивлённую попутчицу и, открыв дверь, шагнул через порог избушки.

Можно долго обсуждать принятые поведенческие условности, но, не произойди этого непримечательного эпизода, и дальнейшие события имели бы иную последовательность, а так же, вероятно, абсолютно иной результат.

*  *  *

                        На меня наставлен сумрак ночи…

                                                              Б. Пастернак.

Астрономы рассказывают о «чёрных дырах», апокалипсических  объектах Вселенной, втягива­ющих в себя абсолютно всё, что попадает в зону их влияния и не выпускающих наружу ничего. Даже свет не может оторваться, преодолев их титанического сверхтяготения – вот почему они чёрные…

Тёмный зрачок пистолета примагнитивал взгляд.

Вот она «чёрная дыра», ведущая в никуда, притягивающая взор, сковывающая движения, внося­щая сумбур в мысли.

Это вечная ночь смотрит на тебя своим единственным глазом.

Вкладышев не отрывал взгляда от оружия, в прицеле которого он находился. Для того чтобы сфокусировать зрение на лице человека, державшего эту жуткую штуковину, понадобилась мобилизация воли.

«Шилом Бритый! – про себя удивился милици­онер. – Накаркал Мишка Комаров!»

За спиной участкового испуганно ойкнула его попутчица и, судя по звукам, Цаплиной удалось выскользнуть в незакрытую дверь. Участковый надёжно прикрывал её своим могучим телом.

– Два шага вперёд! – скомандовал сидящий за столом Богуславский-Бритый, – шаг влево!

Вкладышев подчинился. В сознании же мили­ционера лихорадочно кружился рой мыслей: «Почему не стреляет?..»

– Митяй! – зыкнул главарь. – Догнать биксу! Эта курва следователь!

Молодой мужчина, сидящий за столом, поднялся, похлопал одежду милиционера (искал оружие), после чего скрылся за дверью.

Справа от участкового, у комелька, не зная, куда подевать собственные руки, безучастно стоял старик Казанцев.

– Кто нас заложил? – задал вопрос Бритый, и Евгений Андреевич несколько воспрял духом: вот она – зацеп­ка за жизнь; вот она – надежда на спасение.

Бритый желает знать, не продали ль его за тридцать серебряников? Он очень гордый человек и не потерпит ни измены, ни обид. Значит, нужно оскорбить его. Это отсрочит развязку. Самолюбивый Бритый из кожи будет лезть, чтобы последнее слово было за ним.

Такое существование для пленённых – балансирование на острие ножа, но альтернатива – пуля.

– Не пойму, кто из нас двоих тупей? – вопросом на вопрос ответил Вкладышев. – Если б я знал, что ты здесь, пришёл бы без оружия?.. Да ещё с бабой?!

– Зачем прибыл, умник? – подхватил Бритый это взаимное перекидывание вопросов-ежей.

– В гости. К деду, – сознался Вкладышев.

– Крах, ты у кого курицу спёр? Колись! За тобою архангелы пришли!

Евгений Андреевич почувствовал небольшую одержанную победу: Бритый дал втянуть себя в разговор. Теперь его надменная гордость не позволит ему стрелять, если только противник (милиционер) не будет раздавлен морально. Поняв это, Вкладышев продолжил тактично щипать струнки самолюбия Богуславского:

– Отпусти женщину, ты ж мужчина!

– Я – мужчина. Она – не баба. Она – мент! – произнёс приговор Бритый.

– А старика, кормившего вас, тоже?.. За хлеб-соль! Он же свидетель.

– А что ты можешь предложить, легавый?

– Разойтись всем по-хорошему.

– Кинуть хочешь?! Я твою пёсью породу насквозь вижу! – с прищуром хищных глаз произнёс Бритый. – Михалыч, – кивнул он старику, – они по твою душу пришли! Угробить тебя хотели! За что тебя преследуют?! Возьми топор, старик! Они народу житья не дают!

Пол под ногами участкового вновь закачался, не показать бы предательской дрожи колен, не побледнеть бы!.. Собравшись с мыслями, милиционер ответил. Настала его очередь обращаться к старику:

– Михалыч, видал народных заступников?! Карл Маркс позавидует… ворам-паразитам!

– Не лапай святого, мусор! Не трожь мохнорылого, он против капитала, за народ! Мы, воры, тоже против капитала! Так, старик?

Бритый изображал из себя Робин Гуда, защитника обездоленных. Это любимая тема тех, кто грабит, крадёт, экспроприирует, конфискует и национализирует.

Иван Михайлович невольно привлекался к судейству в жарком противодействии двух сторон. К нему обращались как к народному представителю, носителю истины. Старик вынужден был зачитать свой вердикт: ничья. Это выразилось следующим образом:

– И те – за народ, и другие – за народ! Куда б от вас всех народу податься?!

– Крррах! – зарычал разъярённый Бритый, уже решивший ухватить два горошка на одну ложку: устранить чужими руками представителей правопорядка и повязать кровью свидетеля.– Крах! Бери топор! Круши мусора! И в реку! Рыбам!

Ствол пистолета метался, указывая то на милиционера, то на старика.

Дверь избушки резко настежь распахнулась, и Митяй втолкнул в угол к печке Цаплину, грязную, растрёпанную, мокрую до последней нитки. Упав на колени, женщина надрывно откашливалась, тяжело дыша, и жалобно, по-щенячьи, поскуливала.

– Кобылка необъезженная, – пояснил Митяй, – ласкам запротивилась. Пришлося искупать, чтоб опосля не сбрыкивала.

– Отпусти её, Митя, – робко попросил старик.

– Я ей сегодня – волю, она мне завтра – Колымский край!

– Да и тебе, Крах! – добавил Бритый. – Зачем они сюда пришли? За тобой!

– Трошки подсохнет, повторим. – пообещал Митяй, – Купа-купа-купаньки… Или так пойдёшь? – обратился парень к сидящей на полу женщине. – Пойдёшь? – переспросил он жёстко.

Цаплина согласно закивала и закашлялась. Её покрасневшие от ныряния глаза слезились, спутанные, растрёпанные волосы были запачканы глиной, по лицу размазана грязь, руки женщины судорожно тряслись.

Вкладышев не видел в этом жалком, сломленном создании никаких черт королевы, некогда исполнявшей со сцены романс дуэтом с его молодым другом Мишей Комаровым. (Тогда их проникновенное пение затрагивало совсем иные чувства, чем сегодняшнее жалкое зрелище. Но люди плакали). Стоит только ему, участковому, показать малую толику подобной слабости – и им конец. Как не допустить предательский страх? И Евгений Андреевич нашёл выход: надо смириться с самым худшим из возможных вариантов – считать себя погибшим. Страх свойственен всем людям, кроме мёртвых. Но умереть – не значит сдаться!

Таким образом, Евгению Андреевичу удалось убедить себя в собственной гибели. Он умер! На происходящие события милиционер смотрел хладнокровно – они его не касались.

– Пойдём зáраз! Чего томиться-то! – толкнул Цаплину Митяй, исстрадавшийся по ласкам.

Молодого казака остановил Бритый:

– Постой! Не дёргайся! Успеем! Пусть увидит, как Крах её кента делать будет!

И главарь вновь напустился на старика:

– Бери тесак! Последний раз говорю!

Воцарилось жуткое молчание.

Ответ Казанцева удивил всех. Даже Бритый на секунду застыл в оцепенении, поскольку прозвучавшее было сродни пиру во время чумы.

– Ещё чифиру не попили, – произнёс Иван Михайлович любимую фразу Митяя.

– Нашёл время! – процедил сквозь зубы главарь.

Один лишь Митяй поддержал старика:

– Давай по глоточку! Будешь, курва, для сугреву? (К Цаплиной).

Женщина кивнула, согласная на всё.

Старик сдвинул на плите чугунные кольца-заслонки. Из образовавшегося огненного круга дыхнул пыл, копотный и угарный.

– Митя, этой пачки хватит? – обратился Казанцев к своему инструктору по заварке крепкого чая.

– Ты это, батя… Ты это брось! – скороговоркой затараторил Митяй.

Привлечённые его суетливым замешательством присутствующие (кроме безучастной женщины) увидели в руках старика пакет с взрывчаткой, зависший над пышущим отверстием в печной плите. Именно эту упаковку Митяй ошибочно, вместо чая, вынес из домика прошедшей ночью и забыл о ней. Старик Казанцев прибрал тогда её рядом с кухонной утварью.

– Брось, Михалыч, не шуткуй! – повторил Митяй.

– Сейчас, Митя, брошу!.. Тока шевельнись кто! И то уж рука жары не терпит!..

– У нас здесь сумка взрывчатки! – заработала профессиональная смекалка Богуславского. – Сдетонирует! Мокрого места не останется! Ты убийца, старик! Мокрушник!

– Сам меня принýдил, Витёк! На тебе грех!

Зачастую, люди прошедшие школу жизни в местах лишения свободы, становятся неплохими психологами. Это условие выживания: заключённый не выбирает себе сокамерников, приходится сосущество­вать и с «травоядными» и с «хищниками». В данный момент «психологи» Богуславский и Митяй, сколько бы ни всматривались, не замечали в глазах старика признаков состояния, которое в их среде называют «понт», иноземцы же именуют «блеф», а в просторечье – «напужать» или «попужать». Было ясно, Казанцев пойдёт до упора (он защищал своих, близких), что старик и подтвердил с грустью в голосе:

– Я-то пòжил, вас, молодых, жалко.

– Так отпусти, Михалыч-дорогой! – заискивал Митяй.

– Отпущу! Со всей душой отпущу! Только по очереди, как я укажу.

– Дòжили! – заворчал Бритый для форса. – Скоро валенком по хребтине навернут.

– Пусть банкует! – высказал своё мнение Митяй. – Подучи нас, дед, глупы мы иш-шо!

– Говори, – согласился Бритый.

– Первой уйдёт девка, – представлял на общее обсуждение свой генеральный план Казанцев, – за ней милиционер, потом вы, робята, а уж я, по-стариковски, опосля всех.

– Не катит! – возразил Богуславский. – Мент нас снаружи припрёт и домишко запалит.

– Михалыч, ты чего удумал-то?! – укорял деда Митяй. – Мы с тобой будем заживо гореть, а менту – орден! (Парень недобро покосился на участкового).

– Надо дверь с петель снять, – подсказал безразлично наблюдавший за происходящим Вкладышев.

Стоящий недалеко от старшины Митяй влепил пинка по милицейскому заду, сопроводив это строгим назиданием:

– Тебя, мурло, не спрашивают! Молчи, когда старшие говорят! – И просительно добавил, обращаясь к старику, – Давай, Михалыч! Вари, башка! Тихо! «Чапай думать будет!»

Вместо старика выход нашёл Бритый (видимо, тоже жить хотел).

– Сам и снимешь дверь, – кивнул главарь Вкладышеву, – и отнеси её подальше. Потом возвратишься. – Витёк направил ствол оружия в сторону Цаплиной. – А не вернёшься, мы её…

Заканчивать угрозу Богуславский не стал, и без того была ясна участь заложницы.

– Не обманет? – усомнился Митяй в милиционере.

– Нет, – успокоил парня Бритый. – Этот честный. Зёрнышка в колхозе не взял.

Евгений Андреевич враскачку, со скрипом, снял дощатую дверь с кованых навесов, вбитых в косяки и, взгромоздив её на спину, согнувшись дугой, отнёс от дома, бросив на поляне.

Когда милиционер вернулся, старик произнёс:

– Давай, девка! Чтоб холки – в мыле! Чуть что, прячься в кусты и головы не кажи.

Цаплина, не оглядываясь, нырнула в дверной проём. Митяй послал ей вдогонку пронзительный свист, весело прокомментировав:

– Во рванула! Как трактор на пахоту! Аж керосином брызгат!

– Андреич, иди, – кивнул Казанцев в сторону двери. – Рука пылает! Боюсь, не сдюжу!

Вкладышев уходил степенно, с достоинством (по крайней мере, пока был на виду).

Время шло. Сердца троих мужчин отсчитывали его в разных темпах. Минут через пять, показавшиеся присутствующим вечностью, старик предложил:

– Вам, робята, легче будет бежать налегке, без сумки. И наган здесь оставьте.

Это был сюрприз напоследок. По сути, Казанцев пытался обезоружить уголовников.

– Взрывчатку возьми себе, – пошёл на компромисс Бритый, – ствол – мне!

– Ладно! – не стал спорить дед, – Тока пусть наган пока у Митрия побудет, а то ты, Витёк, парень обидчивый, осерчаешь и пальнёшь… А я один здесь загибаться не хочу.

Богуславский кинул пистолет проворному казачку и молча вышел из домика.

Митяй задержался:

– Как, Михалыч, ты с моим батькой схож!

– Прощай, Митрий! Поди не свидимся.

*  *  *

«Опираться можно только

 на то, что сопротивляется».

                                                                                      Сократ

Считайте, что мы ни капли не узнали Евгения Андреевича Вкладышева, если подумали, будто бы он покинет место событий.

Краснопольский участковый служака из тех не вымерших «мамонтов», на ком во все времена держался порядок. Он трудился, не отвлекаясь на мелочное мздоимство и не мучаясь вопросом, как подороже продать честь мундира, не позволяя также запятнать её (ни своим, ни чужим).

Именно честь доверенного ему мундира, а не честолюбивые амбиции (по-русски – гордыня) не поз­волили старшине милиции щипать злополучные одуванчики на полянке у столовой училища. И пусть он не получил тогда офицерских погон, поскольку не прошёл курса обучения (потратив время на совершенствование приёма КОЛИ-БЕЙ), честь – превыше выгоды. Что с того, если его покладистые однокурсники имеют уже свои (служебные) кабинеты! Евгению Андреевичу нравилась его теперешняя живая работа, заключающаяся в постоянном общении с людьми. Он ценил ощущение собственной нужности.

Если сказать, что Вкладышев был белой вороной в своей среде, было б, наверное, не совсем справедливо (для среды). Однако ж и на каждом шагу такие люди не встречаются.

Вот и подумаем, будет ли старшина Вкладышев праздновать труса, унося подальше в кусты свою бесценную шкуру, если рядом гуляют ещё не пойман­ные преступники?! Для участкового не существо­вало иных вариантов, кроме как обезвредить их.

Неважно, что у воров огнестрельное, и, само собой, холодное оружие (возможно, и взрывчатка). Старшина тоже не безоружен, он наделён смекалкой, почерпнутой у народа, у тех, средь кого он работал.

Свою дальнейшую линию поведения Вкладышев продумал ещё до ухода из домика, когда старик Казанцев вёл торг на жизнь со своими постояльцами. К тому времени милиционеру удалось избавиться от панического страха, и его разум начал выполнять привычную работу.

Евгению Андреевичу было ясно, что уйти посуху (дорогами) этой парочке вряд ли удастся. Их перехватят на одном из мостов, обойти которые проблематично. Другое дело – лодка. На воде они окажутся практически неуязвимыми. Как их можно обнаружить на реке шириною в пять километров, если они будут идти ночами (с помощью вёсел), хороня днём лодку в кустах?! Обь в этом месте просто перенасыщена островами, за которыми можно спрятать не только лодку, но и морской пароход. Они могут укрыться в устье одной из впадающих в Обь рек, но особенно привлекателен для беглецов противоположный берег: близость железнодорожных веток, кордоны в бору (можно отсидеться) – бессчетное количество вариантов.

Лодка – спасение убегающим. Она же станет и их ловушкой, западнёй для опасных двуногих хищников. Участковый знал, как это сделать. Его расчёт основан на шаблонности людских действий: к примеру, мы никогда не думаем о том, как нам поднимать ноги при ходьбе, единожды научившись в детстве, поступаем так всю свою жизнь. Подобный автоматизм необхо­дим – он является основой жизненных и профес­сионально-трудовых навыков. Но иногда эта запрограммированность человека на все повторя­ющиеся действия имеет негативные последствия. Особенно вредна шаблонность мыслительной деятельности людей, получившая название – инертность мышления.

Инертность мышления – когда человек поступает согласно одних и тех же сценариев, а возникшие проблемы решает по одним и тем же алгоритмам, не отвлекаясь от «проторённых дорожек».

Инертность мышления порождает нездоровый консерватизм и закостенелость.

Инертность мышления вредит изобретательской деятельности, препятствует всякому творчеству, мешает находить новое, неизведанное.

Сегодня же инертность мышления и шаблонность людских действий помогут участковому заманить преступников в западню.

Покинув дом бакенщика, Евгений Андреевич степенно дошагал до ближайших порослей кустарника и под их прикрытием, нагнувшись, зайцем метнулся к лодке.

Прежде всего, участковый «с корнем» вырвал из лодочного мотора провода электрического зажигания, спрятав их в карман.

Позаботившись о двигателе, старшина приступил к движителям, коими являлись три лодочных весла: два основных, выдернутых из уключин, полетели на берег; туда же последовало и короткое весло.

Евгений Андреевич осмотрелся, полностью ли он обездвижил лодку? Подозрение вызвало дощатое сиденье для гребцов. В крайнем случае, им тоже можно было приноровиться грести, поэтому, выдернув сиденье из гнезда, участковый и его отбросил подальше от воды.

Теперь оставалось только ждать и надеяться, что всё проделанное милиционером беглецы обнаружат не сразу, а после того, как отчалят. В спешке они должны поступить как обычно: оттолкнуться от берега, не подозревая о полной своей беспомощности на воде. Без вёсел и мотора с течением не совладать – оно будет играть лодчонкой, как кошка мышкой. Беглецы будут обозреваемы на воде, словно две волосинки – на лысине. И уйти они могут лишь вплавь, покинув лодку (если берег окажется близко).

Вот такая ловушка ждала уголовников, участковому оставалось надеяться, что она захлопнется.

На берегу, среди насыщенной зелени, выделялась, радуя глаз, одна остролистая ивушка, отличающаяся от сестёр-близняшек удивительным серебристым оттенком. Нежные, трепетные ветви, колыхаемые слабым ветерком, плетьми спадали вертикально вниз, касаясь земли. Под эту лучистую красавицу упрятал Евгений Андреевич всё изъятое им из лодки бакенщика, в том числе и отрезок верёвки, найденный в носовом рундучке. После чего Вкладышев и сам притаился там же, бесстыдно забравшись под «подол» из серебристо-зелёной бахромы, покрытой сверкающими каплями. При этом мужчина прошептал: «Ива, плачешь ты по ком?»

*  *  *

 Руку нестерпимо жгло. Успокоить боль удалось, вылив на покрасневшую кожу янтарного цвета постное масло, найденное на полке.

Иван Михайлович прихватил из дома сумку с взрывчаткой и поспешил на берег. Возможно, он вступал в конфликт с законом (уничтожая вещдоки), но от его ноши исходила постоянная угроза.

Пронаблюдав за расходящимися по воде кругами от утопленной хозяйственной сумки, старик бросил взгляд вдоль берега: его недавние гости по-хозяйски направлялись к лодке. Значит ему здесь (без лодки) больше делать нечего. Казанцев повернул к тропинке ведущей в село.

Улицы были пусты. Взрослое население Красного Поля находилось на сенокосе, дети – либо там же, либо на реке. Лишь разморённые зависшей густой и влажной жарой телята лениво отмахивались от мух тощими хвостами, да свиньи переворачивались в лужах из чёрной «сметаны», блестя воронёными боками.

Иван Михайлович почти уже подходил к своему дому, когда на Т-образном перекрёстке ему попалась идущая навстречу пожилая соседка, неряшливая, частенько выпивающая бабка, недолюбливаемая в селе за склонность к недобрым сплетням.

Голову женщины покрывал белый подвязанный под подбородок платок, окаймляющий маленькое, почти без морщин, лицо, не изнурённое работой на колхозных полях. Верхнюю часть лица заполняли круглые очки-линзы. Несмотря на жару, бабка не снимала выцветшей палевой кофтёнки. Поверх юбки был подвязан тёмный передник (зáпан). На руке, у локтя, болталось порожнее ведро (поила привязанного на полянке телка).

Заметив впереди себя Казанцева, соседка прибавила прыти (верная заветам Клары Цеткин и Розы Люксембург). Женская гордость понесла бы значительный урон, если б старуха перешла улицу следом за Иваном Михайловичем. Но в самом центре перекрёстка бабка вдруг вспомнила, что с утра ещё никому не пожаловалась на подводящие её в последнее время глаза, а без этого день можно было считать пропащим. Конечно, Казанцев был не самым лучшим объектом, которому можно было поплакаться в жилетку, но на безрыбье и рак – рыба.

Застыв неподвижно посреди улицы, женщина, уставя на идущего ей навстречу старика свои окуляры-объективы, стала громко домогаться, не в силах побороть желания вызвать к себе жалость:

– Кто ить там? Кто ить там?

Наверное, это была последняя капля, переполнившая многотонную горную лавину. Старика прорвало.

– Пошла!.. Пошла, блядь старая! – подбирал он самые невинные эпитеты из тех, что наслушался в последние дни (агрессивность заразительна). – Пересекат курва с котелком мужику дорогу и всё тут! – возмущаясь, жаловался Казанцев, неизвестно, впрочем, кому. – Не видишь что ли?!

– Михалыч, эт ты! – вмиг прозрела старуха. – Так ведь не вижу, родименький! Не вижу! – даже обрадовалась она вопросу.

Казанцев хотел добавить ещё пару ласковых, идущих от сердца, но тут его взгляд выхватил бегущего ему навстречу Петю. Следом за подростком, изрядно приотстав, уточкой переваливалась дочь старика Галина, а у самого дома стояла с ладонью-козырьком у лба его собственная бабка, супруга Мария Павловна.

«Цаплина оповестила, – догадался Иван Михайлович. – Дошла, значит, девка!»

Зрение старика тоже стало его подводить:  всё в глазах замутилось. Это набежала слеза, признак возрастной сентиментальности и чувствительности.

*  *  *

                            «Самый умный человек не

 может знать, что он будет думать; но он должен быть уверен в том, что он будет делать».

А.Арсонваль

Вкладышев следил за происходящим из своей засады в кустах.

Бритый уверенно вошёл в моторку, Митяй поступил, как обычно: резко оттолкнулся от берега и на ходу запрыгнул в лодку. Шаблонность людских действий, в общем, целесообразна: человек должен думать о том, куда он должен идти или плыть, а не о том, как он это будет делать. В данном же случае отработанные навыки владения лодкой подвели незваных гостей.

Мотор несколько раз рыкнул, оттого что его пытались завести, но, в результате, лодка лишь отдалилась от берега. Быстрина подхватила её, относя вдаль.

Богуславский скрючился над несговорчивым мотором. «Ищет искру, – комментировал происходящее милиционер. – Не нашёл! Заволновался. Озирается. Ищет вёсла. Не нашёл…»

Участковый посчитал целесообразным появиться из своего укрытия, прихватив с собой короткое весло и верёвочную смотку. Возможно, своим грозным видом он воспрепятствует тому, чтоб преступники покинут лодку вплавь; он же может поступить с ними, как Митяй с Цаплиной: будет сталкивать веслом с обрыва в воду, пока не запросят пощады. Потом спасёт, кинув с берега конец верёвки. Ею же и повяжет людей, вымученных пребыванием в воде, обессиленных и сломленных.

Старшина следовал берегом, не упуская из виду влекомую стремниной лодчонку, особенно не приближаясь к ней, на случай, если начнётся стрельба. Хотя, попадание в данных условиях маловероятно.

Предосторожность оказалась ненапрасной: горячий парень Митяй, осознав, что попал как кур во щи, опустошил всю обойму, а заодно метнул в милиционера пистолет. Оружие, не достигнув берега, шлёпнулось в воду.

Вкладышев выделил два возможных варианта дальнейших событий.

Первый. Неуправляемую лодку с людьми унесёт далеко от берега. Тогда уголовниками займутся другие, и, выманенные Краснопольским участковым пули облегчат задачу его коллег.

О втором варианте милиционер рассуждал так: «Если беглецы не глупы, придётся им помочить задницу, добираясь до берега вплавь. Пока ещё не поздно!..»

Видимо, дошло это и до Бритого, и он решительно, как был в одежде, прыгнул за борт, подняв фейерверк брызг.

Митяй предварительно разулся и скинул пиджачишко, оставшись в брюках и белой рубашке. Вскочив на кормовое сиденье, он исполнил завораживающий грозно-устрашающий танец-пляску. После чего ловкое  тело юркнуло в воду.

Что ж! Придётся участковому поработать. Он знает, как ему быть! В его руке весло и верёвка.

Но планы Вкладышева рушились на глазах: белая рубашка Митяя оставалась неподвижной относительно берега, потому что пловец держался против течения, Бритый же стал быстро удаляться вниз по реке. Дружки разбегались.

Участковому пришлось выбирать объект по степени потенциальной опасности. Понятно, что он начал преследовать главаря. Охотник и будущая добыча двигались параллельно друг другу – всяк в своей среде-стихии.

Движения Богуславского становились всё более вялыми и неуверенными. Намокшая одежда сковывала движения, тянула вниз.

– Плыви к берегу! Утонешь! – не выдержав, закричал Вкладышев. – Покорись судьбе! Ты проиграл!

Гордец Бритый нашёл силы отозваться. Даже на грани жизни и смерти последнее слово должно было остаться за ним. Участковый расслышал:

– Что ты понимаешь в этом?! Судьба – это когда по течению!..

Вот Богуславский, по-видимому, перестал временами осознавать происходящее и его организм предпринял самостоятельные меры к спасению. Движения пловца стали приближать его обессиленное тело к ломаной линии берега.

В том месте, где Бритый с Митяем глушили недавно рыбу, водяная карусель подхватила ослабшего человека и поволокла к спасительной тверди, но этот же водяной циклон, словно в насмешку, повлёк утопающего обратно.

Затем ещё одну окружность описало ослабевшее тело и вновь издевательский поток потащил человека вдаль, а там быстрина могла оторвать его от локального водного круга и унести прочь… навсегда… Но нет! Похоже, фартовому вору удача улыбнулась и на сей раз – он вновь приближался к берегу.

Длина верёвочного отрезка была невелика, поэтому Вкладышев, торопясь,  подвязывал его конец к веслу: этой громадной удочкой он вытянет сейчас утопающего. Но тут «рыбак» осознал, что человек в воде (в его теперешнем состоянии) просто не увидит брошенной ему верёвки. Нужно наоборот…

Евгений Андреевич пустил по воде весло навстречу приближающемуся тёмному пятну, крепко сжимая в кулаке второй конец верёвки.

Утопающий хватается за соломинку, за весло – тем более. Как рыбак, почувствовавший тяжесть улова на другом конце снасти, участковый стал выбирать верёвку на себя, но недовольный медлительностью этого процесса, повернулся спиной к реке, перекинув бечеву через плечо, и бурлаком потянул её, устремляясь вверх и наискосок по склону берега.

Остановила Вкладышева внезапно возникшая слабина бечевы. Так бывает, когда срывается пойманная на закидушку или перемёт рыбина. Участковый обернулся к реке: