Глава II

Прибытие теплохода.

Пете от Стаса. Июнь 1956 года.

Здравствуй, Петя! Видел ли ты новый теплоход? Как он тебе? Мне понравился.

В день прибытия теплохода мы с Мишкой пришли к пристани спозаранку, пока шкипер со своей хозяйкой в плавучем домике чаи гоняли.

Галатеюшка ждала нас тут же, на месте, закопанная в береговой песок. От влаги очертания её очаровательной мордашки несколько размылись, и Комаров достал из кармана химический карандаш, чтобы подправить потускневшую красоту. Он смачивал слюной остриё карандаша, словно голубёнка изо рта кормил. Мишка так увлёкся художеством, что зачернилил себе не только губы, но и подбородок. Я ничего ему не сказал – подобный вид милиционера произведёт дополнительный эффект.

Далее мы привязали бечёвку к большому камню-якорю и опустили его с носа дебаркадера. Девушка наша побудет на привязи, чтобы течением не унесло. А вот всплывать и погружаться, она сможет как заблагорассудится. Длины верёвки для этого достаточно.

Потом мы переместились вдоль борта в направлении течения до того места, перед которым Галатюшка должна всплыть, и длина верёвки, тянувшейся из воды от якоря, тем самым была вымерена. Лишнюю часть мы удалили, а к торчащему из воды концу подвязали нашу куколку.

Можно было кидать княгинюшку за борт, в набежавшую волну, но Стенька Разин (он же Мишка Комаров) медлил. Прощался. Наконец, бедолажка полетела. Привязанный к её единственной ножке мешок с солью потянул горемычную вниз – она солдатиком пошла ко дну.

– Вот так вот, Миша! – не упустил я возможности поиздеваться над Комаровым. – Теперь ты знаешь, что делать, если оженишься.

– Ой-Ой! – завозмущался милиционер. – Уж ты-то, Кразцов, свою бабу точно утопишь!

– Это возможно только в единственном слу­чае! – признался я честно.

– В каком? – сгорал от любопытства мой напарник.

– Если её глаза не будут зелёного цвета.

– Это сколько ж ты душ невинных загубишь, пока найдёшь нужную?! – чесал затылок Миша. – Да ты, Кразцов, просто Синяя Борода!.

– На себя посмотри!

Я, пошарив по карманам, отыскал круглое зеркальце и подал его Комарову.

Пока Мишка отмывал на берегу с помощью воды и глины чернила со своего подбородка, я успел занять лучшее зрительское место, можно сказать, – царское ложе. Это был красный ящик рядом с противопожарным щитом. В дощатой коробке подо мной был, наверное, песок, – или, скорее всего, пожарные рукава. (Зачем на пристани песок, если кругом вода?!)

Слева от меня стоял ручной пожарный насос с длинными рогообразными ручками, за которые можно было держаться; а вот справа, на щите, висело красное ведро, сравнимое по красоте и форме с колпаком Буратино. При любом моём неосторожном движении, ведро норовило заехать прямо по голове.

Главное, что отсюда, с ящика пожарных, я смогу увидеть и концерт поселковой самодеятельности, и гастрольный дебюд милашки Галатеюшки.

Вскоре стал собираться народ. Концерт должен был начаться ещё до прибытия теплохода.

Вначале, как обычно, исполнялись серьёзные произведения. Особенно всем понравилось выступление нового жениха Вики Цаплиной. Он вышел в чёрном костюме, при галстуке и, надуваясь, словно резиновая камера волейбольного мяча, пропел водопроводным баритоном:

                   Наш паровоз вперёд лети,

В коммуне остановка.

Иного нет у нас пути –

В руках у нас винтовка!

Исполком Исполкомович добросовестно выдавил из себя все куплеты до единого, а затем, улыбаясь, показал зрителям предостерегающе-успокаивающий жест ладонью: мол, подождите, не спешите, не хлопайте, сейчас будет сюрприз!

Люди покорно выжидали. И вот тогда-то высту­пающий выдал на-гора под ту же мелодию, те же слова, слегка адаптированные под проходящий праздник:

                   Наш теплоход вперёд плыви!

В коммуне остановка!

Иного нет у нас пути –

В руках у нас винтовка!

Допев, исполнитель замер в ожидании аплодисментов. Но зрители соблюдали тишину, не зная, сполна ль они получили обещанный сюрприз или только половину?!

Образовавшуюся паузу заполнил зычный голос хозяйки дебаркадера.

– Сынок! – крикнула она. – Плавает – …о…но в проруби! А речные суда ходят!

Собравшиеся, наконец-то, опомнились и захлопали, непонятно, впрочем, кому… Может, кто-то аплодировал певцу, а лично я – шкиперше.

Наконец, на горизонте появился всё увеличивающийся светлый объект – белый-белый на фоне голубизны небес и вод.

Ведущая концерта, которую звали Галя, была виртуозом своего дела.

– Ах, что такое движется там по реке? – запела она немного с хрипотцой, подражая стилю Леонида Утёсова. При этом Галя с помощью своих пальчиков изображала бинокль.

Зрители молчали – местные остолопы не знали ответа.

– Не слышу! – Галя подставила в виде рупора свои руки к своему ушку. – Ах, что такое движется там по реке, белым дымом играя и блещет металлом на солнце?

– Теп-ло-ход! – закричал я и меня поддержали ещё несколько ребят и девчат.

– Ещё раз! – потребовала ведущая. – Что такое движется там по реке?

– Теплоход! – дружно рявкнула толпа, так что на судне было слышно. Прозвучал ответный гудок. Народ заулыбался. Это был настоящий праздник!

Наверное, экипаж теплохода только осваивался с его управлением, потому что кораблик даже не подходил, он подкрадывался к пристани, как белый шкодливый кот к цыплёнку.

Баянист заиграл туш. По деревянному трапу с теплохода сошло несколько матросов, капитан, вертлявая буфетчица в кружевном передничке и, конечно же, пассажиры, успевшие познать плоды цивилизации в виде буфета, где товар выдаётся на разлив.

Прибывших встречали хлебом-солью. Затем трап перегородили, натянув красную ленточку. Ведущая Галя объявила, что почётное право перерезать ленту предоставляется шкиперу. Все завертели головами, высматривая хозяина плавучей пристани. Невозмутимо стояли лишь два человека: я и Мишка, поскольку знали, что подаренный Комаровым шкалик ненадолго вывел шкипера из личного состава Обского пароходства, а его супругу лишил союзника.

По поводу ленточки инициативу перехватила бойкая буфетчица с теплохода. Она разрезала этот натянутый кусочек красного материала каким-то непостижимым способом, помогая себе движением бёдер. Раздались одобрительные мужские возгласы. Народу это зрелище понравилось, по крайней мере, худшей, вернее, менее прекрасной его половине.

Мой папа произнёс короткую, но очень зажигательную речь и отбыл вместе со свитою.

Исполком Исполкомович, пометавшись между отъезжающими тузами и дамой своего сердца, предпочёл первых – долг превыше!

Концерт продолжился. Ведущая Галя объявила:

–Дорогие друзья! Сейчас вы услышите премьеру новой песни, написанной специально к сегодняшнему радостному событию. Она так и называется: «Теплоход». Автор музыки Михаил Комаров, он же – исполнитель.

Мишка уже стоял на площадке и кивал зрителям, благодаря их за аплодисменты.

Услышав следующие слова ведущей, я от неожиданности едва не свалился с красного ящика, едва успев ухватиться за рога пожарного насоса.

Галя объявила:

– У слов этой песни два автора: Михаил Комаров и Станислав Кразцов! Где у нас Кразцов-младший?

Люди начали оборачиваться в мою сторону. Я, словно китайский болванчик, раскланивался во все стороны, виртуозно избегая встречи с красным ведром.

Баянист проиграл вступление, и Миша запел своим чистым, приятно-высоким голосом:

Мне б к причалу спешить со всех ног,

Но друзьям отказать я не мог:

Чарок звон, смех девиц, бражка – в рот;

И ушёл без меня теплоход.

Там команда – галантна, скромна,

Все желанья предвидит она.

     И буфетчицы стройненький стан,

И приветлив младой капитан.

         Я посмотрел на членов экипажа. Хотя капитан был не так уж и молод, а буфетчица не отличалась особой стройностью, но всё-таки их лица выражали необычайное удовлетворение.

Обрати внимание, Петя, что Миша, как и предыдущий певец (Исполкомович), заменил по смыслу поезд на теплоход. Но сделали они это по-разному: каждый – в зависимости от имеющихся способностей.

В припеве Комаров не участвовал, отойдя в сторонку. Пение подхватила вокальная группа девушек. Словно унылый бурлацкий напев поплыл над Обью, а может это «Приволжские страдания»… или печные трубы навевают тоску зимними буранными ночами. Девушки пели:

            А у пристани

                       ветерок

колыхал

                         на воде буёк.

          Мутный вал

                         полоскал песок,

замирал

                             вдалеке  гудок.

Ещё не исчезли грустные отголоски девичьего пения, а волшебный, серебряный звук Мишкиных уст  вновь наполнил синеву воздуха над рекой:

         Взгляд попутчицы, пойманный мной;

Откровенья-слова – под луной;

В целом свете – лишь мы и река,

И к руке потянулась рука.

  У неё – спелой рожью коса,

Василькового цвета глаза.

                 Мы бы вместе сошли, только вот…

Уходил без меня теплоход!

Девушки повторили мелодию печных труб. Баянист поменял тональность так, что Мише пришлось ещё повысить голос. Я замирал и боялся, выдержит ли?! Это была кульминация, пик переживаний, словно все чувственные страсти были собраны в окрýге воедино и выплеснуты над Обским простором. Глаза Михаила поблескивали росою слезинок. И у меня комок к горлу подступил, а прокашляться я не решался. Не мешать же собственной песне, которая продолжилась словами:

           Я глаза эти вижу во сне:

Васильковая синь мнится мне,

                     Незабудки склонил ветерок,

                    И унылый несётся гудок.

     Пробуждаюсь в холодном поту:

Не дождались меня на борту!

Я с трудом засыпаю… и вот:

                     Уходил без меня теплоход.

.

                  А у пристани

ветерок

             колыхал

                                        на воде буёк..

                   Мутный вал

полоскал песок,

                          замирал

                                                     вдалеке гудок.

Мне б к причалу спешить со всех ног,

              Но друзей миновать я не смог!

Чарок звон, смех девиц, бражка – в рот,

             И ушёл без меня теплоход.

Пение закончилось открытым аккордом, напоминающим упомянутый гудок. Девушки покинули площадку.

Что тут началось! Я думал, Комарова на куски порвут, но он, хитрюга, показывал ладонью в мою сторону, перекладывая тяжесть славы на мои неокрепшие плечи. Народ покорно обратил взоры к пожарному щиту. Я вынужден был поклониться. Проклятое ведро! На сей раз я не промахнулся! Пока зрители потешались моим видом – Мишка растворился в толпе.

*  *  *

Чувство неприязни, возникшее у Вкладышева по отношению к Вике Цаплиной после их совместной поездки в краевой центр, постепенно притупилось. Все эти мимоходом промелькнувшие зимние месяцы они практически словом не обмолвились. При встречах Вика всегда приветствовала мужчину первая, называя его по имени-отчеству и, потупя взор, проходила мимо. Подобный стиль общения вошёл у них в норму, поэтому Вкладышев даже удивился, когда Цаплина однажды выловила его среди улицы.

– Евгений Андреевич, видели, как люди живут? – без предисловий стала наседать на Краснопольского участкового молодая женщина.

– Какие? – не понял Вкладышев.

– У которых мы в Крае гостили.

– И пусть себе живут… Мне-то что?!

– Вам бы так не хотелось? – продолжила Цаплина, словно драчливая гусыня, наскочившая на мальчишку.

– Я не думал об этом.

– А я думала! Я постоянно об этом думаю! – взахлёб говорила Вика, боясь, что её не дослушают. – Я молода! Вы должны меня понять! Сколько можно эту грязь месить?! Евгений Андреевич, я не совсем без стыда! С мамой Вашей нехорошо получилось, но Вы сами меня вынудили. Саботировали…

Вкладышев молча смотрел на молодую собеседницу. Лицо его было спокойным, внутренние чувства не прочитывались. Вика продолжала изливать накопившиеся впечатления:

– Евгений Андреевич, каково мне было до второго курса института чувствовать себя дурёхой деревенской, не понимающей современной жизни, не имеющей, как мои сокурсники, ни связей, ни поддержки?! Единственной радостью было, когда мама на своём горбу полмешка картошки в общежитие приносила (пешком с вокзала). Хоть какая-то прибавка к стипендии, на которую нужно было и питаться и одеваться.

– Ты одна такая?! – перебил молодую женщину Вкладышев.

– Нет, не одна. Но я не хочу детям своим такой же участи. Я из кожи буду лезть, но пробьюсь, Евгений Андреевич, чего бы это мне ни стоило!..

– По головам, Вика, можно выше залезть, чем обычными путями. Только я тебе в этом не помощник.

– Хотя бы и по головам! Если эти головы не осознают даже собственной выгоды. Понятно?!

– Понять тебя несложно, Цаплина. Чего же ты от меня-то хочешь?

– Работы! Мне надо допросить старика Казанцева из Красного Поля. Предоставьте мне его в качестве свидетеля.

– Это официально? Или злоупотребляешь? Отсебятину гнёшь?..

– Без оформления. Это мне… Это нам с Вами надо!

– Старика я тебе не выдам. Не рассчитывай! Он мне жизнь спас у моста.

– Евгений Андреевич! Вам матушку Вашу не жаль? Вам за жену Вашу бояться надо: у неё родственники судимы.

Вкладышев не утратил спокойствия и чувства уверенности, хотя угрозы были откровенно неприкрытыми.

– Времена ныне другие. Не плюй против ветра, девонька! Не советую!.. – ответил он.

– Мне надо старика допросить, Евгений Андреевич! Считайте, что это приказ оттуда… Вам же предписано, через меня связь держать.

– В толк не возьму, Цаплина… Это, действительно, распоряжение Игната Игнатовича? Или твоя инициатива?

– Не вдавайтесь в подробности! Вы не сможете этого проверить!

– Вот ты какая…

– Какая? – всё больше распалялась Цаплина. – Не стесняйтесь! Договаривайте! Какая б ни была – будет по-моему! Мне нужен Иван Михайлович Казанцев!

– Если ты такая прыткая, почему без меня не обойдёшься?

– Три раза в селе была. Говорят, в гости старик уехал. Врут! Прячется дед.

Евгений Андреевич на минуту задумался: «Надо идти на компромисс, иначе эта сумасшедшая таких дров наломает!»

– Помогу я тебе, Вика, – пообещал мужчина, – если все твои меры применительно к Казанцеву ограни­чатся лишь разговором с ним.

– У… Евгений Андреевич! На беззащитные седины не подымается рука?!

– Даёшь слово, Цаплина? – стоял на своём Вкладышев. – Обещай не привлекать деда, тогда возможность побеседовать с ним я тебе предоставлю…

– Хорошо-хорошо! Даю слово. Ограничусь только беседой.

Евгений Андреевич немного успокоился.

– Вика, а ты раньше встречалась с Иваном Михайловичем? – неожиданно улыбнулся участковый.

– Не доводилось. А что?

– Иначе, про «беззащитные седины» твой язычок не повернулся бы…

*  *  *

                           Пете от Стаса (продолжение).

Я стоял на пристани, на своём красном посту, как солдат у знамени. Сказать начистоту, положение моё было, как у обезьянке в зоопарке, которая металась от одной клетки к другой с криком: «Да что же мне, разорваться?!» Ведь одна клетка была для умных, другая – для красивых. Тоже и у меня. С одной стороны, нужно было следить за взрослым ребёнком Комаровым, и, при необходимости, защитить его от обилия женского внимания. С другой – не пропустить бы надводные гастроли будущей знаменитости Галатеюшки, которые, наверняка, затмят все предыду­щие выступления.

Снисходительно наблюдал я, как поселковые девушки выражали своё одобрение песенному искусству Комарова. Не слишком обеспокоило меня когда податливым телом певца принародно овладела бойкая буфетчица с теплохода. Она троекратно, по-русски, расцеловала Мишку… И нетроекратно … И не по-русски…

Но вот моё недремлющее внимание проиграло мне боевой сигнал тревоги! К утлой крепостишке приближалась тяжёлая артиллерия: Вика Цаплина шла к Комарову, почему-то случайно оказавшемуся в одиночестве.

Теплоход к тому времени отчалил, большинство людей шло по берегу параллельным курсом.. Помочь Мишке устоять от нового нашествия было некому, кроме меня.

«Промедление смерти подобно! - пронеслась в голове любимая фраза моего отца. Интересно, кто его этому замечательному выражению обучил?! Если не вмешаюсь, то останусь, как один в поле воин, – сообразил я, уведёт Вика за собой этого телёночка».

За считанные секунды оказался я за спиной девушки, так что видеть меня она не могла.

– Миша, какой ты, оказывается, – шептала Цаплина.

Комаров молчал – крепость оборонялась из последних сил.

– О косе цвета спелой ржи в песне, это ж ты обо мне? – настойчиво наступала Вика.

– Это образно, – промямлил Комаров.

– Миша, может зря я косу постригла и покрасилась? – продолжала наседать Цаплина.

– Такая ты тоже хороша, – осмотрев девушку, оценил её внешние достоинства мой друг. Похоже, крепость готова была капитулировать, и осаждающая сторона почувствовала это. Далее в ход пошла та самая «тяжёлая артиллерия»:

– Миша, у соседей собака с цепи сорвалась! А я такая трусиха! Ты не мог бы меня проводить?

И вновь, словно датский принц Гамлет, услышал я напутственный голос своего отца: «Промедление смерти подобно, сынок!»

Вовремя вынырнув из-за спины Цаплиной, мне удалось вставить слово раньше Мишки:

– У него сегодня свидание!

– С кем? – выдохнула Вика, не ожидавшая, что у осаждаемой крепости в засаде была подмога.

– На букву «Г» зовут, – ответил я на её нескромный вопрос. Врать – не в моих правилах.

Цаплина молчала, хлопая ресницами, я же нанёс ещё один удар по агрессорше, уточнив:

– На буквы: «Гал».

Вика закивала своим мыслям, наверное, подумала, наивная, о ведущей концерта Гале. Откуда ей было знать о более сильной сопернице, притаившейся в речных глубинах?!

Затем Цаплина развернулась и бодро застучала каблучками, направляясь к берегу.

От нас уходила королева: плечи с достоинством откинуты, головка гордая, походка лёгкая, фигурка величествен­ная.

Чтобы закрепить нашу с Мишей победу, я крикнул ей вдогонку:

– Мы объедками не питаемся!

Вика сразу как-то поникла, появилась сутуловатость, походка стала неуверенной. «Нет, не королева она вовсе», – подумал я, тем более что девичьи плечи стали вздрагивать.

– Она плачет! – ужаснулся размазня Комаров, готовый кинуться вслед уходящей Цаплиной.

Видя, что моему другу срочно нужна психологическая поддержка, я оказал её немедленно. Пришлось напомнить неоспоримую истину, являющуюся следствием закона сохранения из физики:

– Побольше поплачет – поменьше посс…пит!

Мишку это остановило. Но вид его был ужасным, можно сказать, убитым.

– Стас, кто тебя просил? – тихо простонал этот неблагодарный человек. (Вот и делай людям добро!)

Через некоторое время Комаров осознал, что к чему. Это выразилось словами:

– Может оно и к лучшему…

До конца этого дня… и на следующий… и до сего момента я не видел его улыбающимся.

Мишка, Мишка! Где твоя… сберкнижка?!

Вот что Цаплиной от мужчин надо! Иначе как бы она ещё раньше променяла ясна сокола на ворона исполкомовского?!

Придётся мне избавлять Комарова от охватившего его безумного недуга. В подобных делах я – Гиппократ! Если не веришь, перечитай ещё раз нашу с Викой беседу. Вот так-то! Не одному Мишке маяться! Око – за око!..

*  *  *

Иван Михайлович услышал низкий рокот двигателя и взглянул в направлении источника звука. По реке скользил новенький белоснежный теплоход. Стало понятным, почему пароходишко «Зюйд», который все называли просто «зюй», последний раз, проходя мимо, так продолжительно и жалобно гудел – прощался.

Казанцев освоился с жизнью на берегу. Зажигать и гасить бакены, управлять лодкой со стационарным мотором, закреплённым на её днище, старик мог легко.

Продукты в домик на берегу завозил зять Виталий. Он же забирал рыбу, угодившую в верши, расставленные бакенщиком Саблиным.

Несмотря на запрет, несколько раз на берегу появлялся Петя. В одно из таких посещений подросток привёл свою собачку и оставил её на «курорте». Читка разделила одиночество Ивана Михайловича, с ней они вдвоём, а это уже не одиночество. Старик остался доволен: всё-таки живая тварь рядом.

Иван Михайлович был удовлетворён подобным существованием. В суете по хозяйству дни пролетали незаметно.

Полюбовавшись теплоходом, старик направился в домик.

Годы давали о себе знать, поэтому после обеда Казанцев всегда предавался одночасовому сну, чтобы освежить свой организм для решения забот второй половины дня. И вот эту полуденную дрёму прервал неистовый собачий лай, перешедший в скулящий визг. Иван Михайлович в тревоге вскочил с лежанки, впопыхах прихватив лежащий у печки топор, и выскочил за порог.

По полянке к домику приближались двое мужчин. Ни одного из них старик не узнавал. Палки в руках идущих Казанцев не видел, камней на поляне пришельцы подобрать не могли, поскольку их там попросту не было – оставалось загадкой, каким образом они могли обидеть Читку? Пнуть молодую вёрткую собачку не всякий человек исхитрится.

– Эй, Педрило Иванович, убери тесак! Свои!.. – крикнул один из незваных гостей. По насмешливым интонациям голоса старик узнал взрывника Витька Богуславского. 

 

*  *  *

                       Пете от Стаса (продолжение).

Пристань опустела. Лишь я находился на своём постаменте, как стойкий оловянный солдатик, забытый ребёнком в песочнице.

Мишка совсем расслюнявился. Облокотившись о перила ограждения, он грустно смотрел куда-то в сторону острова.

Появилась хозяйка пристани с неразлучной шваброй и ведром на верёвочке. Грязи на палубе после прошедшего концерта было больше чем обычно, а помощи в уборке – никакой!.. Муж-то в стельку! Поэтому вид женщины-матроса был не очень приветливым, точнее очень не … Меня уборщица не замечала, наверное, принимая за противопожарный инвентарь, зато Мишка был для неё как бельмо в глазу. Но пока она его терпела, лишь изредка кидая в сторону милиционера выразительные взгляды.

По правде, мне было не до их мышиной возни.  Я вдруг всё осознал. Мы все сильны задним умом! Вот они наши промахи:

Во-первых, комки соли, которые мы экспроприировали на молочной ферме, где их с аппетитом лизали бурёнки, нужно было хотя бы разбить. Тогда б соль давно уже растворилась – Галатеюшка б всплыла!

 А ведь я говорил этому ленивому Пятнице. Ему бы только девочкам глазки строить со сцены! Что он мне тогда ответил? «Кто её (соль) там, в мешке, увидит?!»

Мешок тоже надо было выбрать другой: с редкой, прозрачной для воды, мешковиной. А мы выбрали самый прочный, из палаточной ткани. Хотели как лучше!.. Это, во-вторых.

В-третьих, лучше было бы соль поместить не в один мешок, а во множество маленьких и обвешать бы ими нашу красотулю. Тогда б она уже давно вынырнула. Мы все умны задним числом! А бедненькая русалочка страдай за наше скудомыслие! Истомилась она, наверное,  как и я.

Шкиперша тем временем совсем распоясалась! Не было для неё другого места для уборки, кроме как под ногами милиционера. Так и норовит зловредная баба шваброй Мишкины ноги задеть. Впрочем, тот даже не замечал вредительских происков. Ещё бы, в голове – одни страдания. Влюблённый человек, говорят, сродни психу. Любого поэта также нормальным не назовёшь. А если эти два понятия сложить?! Влюблённый поэт – это катастрофа (в голове)! Отвлечёт ли его какая-то швабра под ногами?!

Хозяйка израсходовала всю воду, грязные остатки из ведра выплеснула на сапоги влюблённого поэта и направилась к борту – зачерпнуть свежей водички. На ходу она перебирала верёвку, привязанную к дужке ведра, готовясь опустить его за борт.

 Женщина перегнулась через ограждение, замерла в этой неудобной позе, а затем с диким воплем отшатнулась назад. Сомнений у меня не было: Галатея Михайловна появились! Соизволили-с!

С гулким топотом промчалась хозяйка по металлической палубе дебаркадера в направлении деревянного трапа, ведущего на берег. Но меня удивило другое – впереди неё удирал мой верный Пятница. До Мишки, наверное, наконец-то дошло, что, если женщина-матрос отдаст концы в личном плане (крякнет от испуга), то в обезьянник запрячут его. С меня взятки гладки. Я несовершеннолетний. Вот и будет ему: «Наш паровоз вперёд лети!..» За «паровоза» пойдёт (за главаря).

Далее я ещё сильнее удивился! Снимаю свою фуражку перед бескозыркой! (Хотя, по-моему, у речников фуражки с козырьками). Такой смелости я от женщин не ожидал! Недаром эта женщина матрос. Шкиперша постояла на берегу и неуверенными шажками направилась назад, к трапу. Любопытство оказалось сильнее страха.

Преодолевая себя, женщина пыталась заглянуть через бортовое ограждение. Это был героизм!

Какая-то тень (не то отца Гамлета, не то моего собственного папаши) вновь принялась подзадоривать меня: «Сынок! Сынок! Промедление смерти подобно… Сынок!»

Пожарный щит был не далеко от застывшей на цыпочках шкиперши. Я в два прыжка оказался рядом с ней (сзади), упёрся двумя руками в то место, где у лиц гражданских находится шея, и попытался помочь жене шкипера увидеть свет-Галатеюшку, удовлет­ворить, так сказать, женское любопытство! Упёршись в крепкий тыл похитительницы нашего клада, я толкал её к бортовому ограждению, без устали крича в матросское ухо:

– Где саквояж? Где саквояж?

Бедная женщина!.. Может быть, она не так поняла мои намерения?! Но мучилась она недолго! Скоро ей стало легче. Она облегчилась. Я видел это собственными глазами: лужу на палубе.

Я тебе говорю, Петя, и всем повторю: «Нет более стойких людей, чем матросы!» В ответ на свои вопросы о саквояже я слышал только презрительный визг, как будто одновременно резали всё содержимое свинарника.

Потом мне вдруг так захотелось увидеть убежавшего Мишку! Моему проворству позавидовала бы амбарная мышь, почуявшая кота. Женщина не успела обернуться, как палуба рядом с ней опустела.

Стремглав нёсся я по пыльной улице посёлка, надеясь увидеть впереди спину позорно сбежавшего Пятницы. И только тень неизвестно чьего отца укоризненно кричала мне вдогонку: «Эх! Сынок-сынок!.. Не выйдет из тебя большевика, сынок! Мягкотел, сынок!»

Да что мы всё о саквояже да, о саквояже?! Петя! Давай поговорим о чём-нибудь великом и прекрасном, о кино, например. Ты когда-нибудь видел индийское кино? Это такое чудо! Обязательно посмотри! Наплачешься… Там все плачут: и зрители, и актёры на экране. Последние при этом умудряются ещё и петь. Представь, идёт суд над молодой красивой женщиной. Она плачет, рассказывая историю своей жизни. Плачет адвокат, судья, прокурор. Рыдают все присутствующие, в один голос повторяя: «Не виновна! Не виновна!»

– Не виновна! – сквозь слёзы уважения и умиления говорю я в отношении мужественной и стойкой супруги шкипера. Как женщина может прятать саквояж, если она даже слова такого не знает?!

Посуди сам. Посадка на теплоход происходит теперь по новому: Пассажиры в очередь по одному проходят мимо стоящей у трапа женщины-матроса и те, на кого она укажет, должны произнести для опознания несколько слов. Проверяемые почему-то все, как один, молодые симпатичные ребята примерно моего возраста. Для прохода на судно избранные должны произнести пароль… громко, вслед за хозяйкой:

– Где, сука, Яша?

Что-то мне это напоминает! Уж не мой ли любимый вопрос: «Где саквояж?»

Мне удалось разузнать имя и отчество правительницы пристани, чтобы впредь приветствовать её с подобающим почтением, которого она, безусловно, заслуживает.

Однако, успокоения в душе нет, напротив, что-то свербит и ноет. Может, это и есть совесть?!

*  *  *

«Эх! Хвост-чешуя!»

 Где русалочка моя?!

Мы с Мишкой ныряли до посинения, но девушку нашу подводную не нашли. Рыскали и вниз и вверх по течению… Как в воду канула! Где она? Где?

Может быть, приближается она уже к городу Барнаулу, чаруя своею красотою его славных жителей.

А может, див… Продолжение »