1950 год. Райцентр. Пете 8 лет.

Назначенный день приезда Краснопольского дедушки приближался. Петя невероятно соскучился, только и думая: «Скорей бы… Крёстный появится и скажет: «Здравствуйте, я ваш кум!» И день-то он выбрал подходящий: по радио только и говорят, что о нашествии…»

Камушек так жаждал этой встречи! Разве мог он предположить, что на всю жизнь занозой сердца останется для него выражение лица его родного дедушки Алексея Леонидовича, которое увидел он в этот день.

Вечером 21 июня, накануне приезда Крёстного, Камушек уже не знал, как ему ночь пережить, так охватило его нетерпение.

Пока совсем не стемнело, Петя спустился по деревянной лесенке в сумрак погреба и достал на поверхность покрытую плесенью упакованную пачку дрожжей. Внешний вид Стасикова подарка был, мягко говоря, нетоварным, о запахе и упоминать не следовало. Хотя ни одного доброго слова упаковка не заслуживала, Петя ни капельки не расстроился – не на выставку!

Открыв дощатую дверь утреннего домика, Камушек, не заходя внутрь, бросил в темневший кружок только что поднятую из погреба пачку дрожжей, даже не распечатав её. Не потому он это сделал, что портиться стал продукт, а потому, что так было надо… Это был первый шаг в воплощении их с дедушкой плана. Собственно, Петина часть работы была на этом закончена, всё остальное Большое Колесо, приехав, должен сделать сам… и дрожжи – САМИ.

Сон не шёл к разволновавшемуся мальчику – он лежал, пялил глаза в потолок, и вспоминал их разговор с Крёстным накануне расставания:

– Думай, думай…, – принуждал его Большое Колесо. Речь шла о том, каким образом в разгар лета они смогут копать на огороде Колышкиных, не вызывая подозрения ни соседей, ни хозяев.

– Колодец надо рыть, – предложил Камушек.

– Думай, – Крёстный даже комментировать этот вариант не стал.

– Фундамент под дом, под сарай, под баню…

– Не будем же мы дом строить или баню… Надо что-то попроще.

– Утренний домик можно строить. Но у Колышкиных уже есть… во дворе… зелёненький.

– Их иногда переносят с места на место, – подсказывал дедушка.

– Ну да… когда яма наполнится. Да как же её так быстро… Я не смогу! – расстроился мальчик.

– У тебя ж правило есть, – вновь подсказал старик.

– САМА … заполнится. Воды налить!

– Кто б тебе позволил у родных дедов сортир затопить?! Можно проще… Вспомни-ка что мы с тобой придумали, чтоб огороды не пахать?

– Земля САМА взрыхлится, если в неё дрожжей добавить, как в тесто… Кинуть дрожжей!

– Я тебя этому не учил, ты сам додумался! – отмежевался от родившейся идеи дедушка. – А если по правде, имеешь полное право, как кровный внук. Потерпят! Всё окупится!

У мальчика возник вопрос о дозировке дрожжей, на что Большое Колесо напомнил, что есть у Камушка на этот случай правило номер три: «Возьми с избытком, лишнее – уберут…».

У Пети была полная иллюзия того, что они с дедушкой ничего не придумывали – за них работали правила из тетрадки с пальмой.

– А потом, – подвёл итог Большое Колесо, – твои деды Колышкины САМИ попросят нас с тобой перенести их маленький утренний домик… куда угодно… хоть в хрен на огороде. Вот и будем копать яму, где нам охото.

*  *  *

Самым злейшим врагам не пожелал бы Петя Колышкин тех потрясений, что подарил он своим родным. А как же было иначе? Ведь золотом внутри саквояжа блестела манящая цель! Воронёной сталью зарытого арсенала, возбуждала она воображение ребёнка. До выбора ли средств ему было?!

Наверное, всегда в этой жизни так: за наши собственные ошибки расплачиваются наши близкие.

*  *  *

На следующий день, когда летнее солнце основательно прогрело всё вокруг, стали происходить ужасные события, неприятные и непонятные местным обывателям.

Правило номер три проявило свою гнусную сущность: излишки-то были дрожжей, а убирать пришлось совсем иное.

Хорошо, что Краснопольский дедушка прибыл вовремя, иначе двор Колышкиных превратился бы в «Последний день Помпеи».

С помощью Ивана Михайловича и некоторых добровольцев из соседей удалось ликвидировать непонятное для поселковых жителей чрезвычайное происшествие.

Супруги Колышкины без устали благодарили так кстати пожаловавшего Краснопольского гостя, который, разомлев от похвал, посулился восстановить порушенное строеньице на новом (более надёжном) месте.

Вечером, когда краснопольцы остались одни, Петя спросил Крёстного:

–  Деда, а как-нибудь по-другому нельзя было? Мы ж всё устряпали…

– По-другому? Можно… К золоту, Камушек, есть два пути: один – через кровь; другой, как у нас, – через пот и навоз. Мы-то с тобой отмоемся, а те, другие, – никогда!

*  *  *

Вначале у мастера из Красного Поля были какие-то объяснения, почему на одном месте бросали копать и перебегали на другое? Дедушка говорил, например, что место зыбковато, или что обзору (на здание милиции) строеньице будет мешать:

– Весь вид загородит.

В конце концов, хозяева махнули на всё рукой, заявив:

– Делай, сваточек, что хочешь.

Он и делал… Да так, что Алексей Леонидович, не удержавшись, прокомментировал:

– Не огород, а земля горшечника.

На что Краснопольский дедушка назидательно заметил:

– Зря, сваточки, вы меня сомустили на огороде рыть… Во дворе сортиру вашему – самое место!

Вместе с одним из соседей, Краснопольский умелец за несколько часов вернул утренний домик почти что в своё исходное положение. И в этот же день Большое Колесо отбыл в направлении родного села.

Бабушка Ксения достала дорогую заначку: остатки красок, которые сохранились от тех светлых денёчков, когда служила она в советской торговле. Её стараниями маленький домик во дворе покрылся яркими цветками, наверное, в компенсацию за тот террор, которому он подвергся в последние дни.

1950 год. Райцентр. Пете 8 лет.

Только-только опомнился Петя от визита в Посёлок Крёстного, и вот тебе, как снег на голову, новый гость – Кимка, которого взял к себе на лето его родной дядя, сторож Заготзерно. Петя даже стеснялся (но и жалел) друга, когда тот, как дикий, всего боясь, втягивал голову в плечи и озирался. Он был готов в любой миг, как угорелая кошка, дать стрекача…И никто б не смог остановить Кимку до самого Красного Поля. А ведь этот парнишка мог у себя в деревне по-обезьяньи перемахнуть с дерева на дерево по ветке-мостику, сломанной ветром, и в любой миг готовой рухнуть вместе с верхолазом. Увидев же незнакомого человека, Кимка начинал трястись, подобно осиновому листку.

Боялся бы всего Климентий в Посёлке, если б не свёл их Петя со Стасиком; познакомил, да и сам не рад!

Кразцов-младший сразу же пожелал облапошить «приезжего олуха». Похоже, он со всеми незнакомыми пытался поступать подобным образом (В отличии от тех, кого считал другом. Им Стас был верен до самозабвения).

В данном случае новенькому было предложено поиграть в «Девушку» на щелбаны. Зажав в каждом кулачке по белому камушку, Стасик предложил Кимке угадать, в какой его руке чёрный. В случае неугадывания, понятное дело, – по лбу.

Климентий сразу же разоблачил несправедли­вость.

– Умные вы, однако, там все, – пробурчал Стас, имея в виду Красное Поле, и поменял один из белых камушков на чёрный.

Через некоторое время Ким, с присущей ему практической сноровкой, обрабатывал своими сильными пальчиками (натренированными откручива­нием «больших гаек») лобик принца-аборигена, не подозревающего, что бывают у людей способности к отгадыванию и предсказанию.

«Нарвался!» – отметил про себя Петя. К его удивлению, после этого игроки и подружились.

– Со мной не пропадёшь! Не боись! Со мной тебя никто не тронет! – говорил Стас Климентию.  Кимка быстро убедился в справедливости этих заверений, невероятно осмелев, мягко говоря, осмелев…

Для Стасика Ким оказался просто находкой, помогая воплощать в жизнь самые его безобразные хулиганские фантазии, то, что самому «режиссёру», по причине его всенародной известности, было непозволительно.

Пете стало стыдно появляться с друзьями на улицах Посёлка: они то ребёнка обидят, обманом выманив игрушку; то бабку какую скандальную опозо­рят (издавая губами неприличный звук, смеясь, показывали на жертву пальцем). При этом автор сценария (как это всегда бывает) оставался в тени, а вся слава доставалась актёру-исполнителю.

Петя с грустью рассуждал о парадоксальности жизни: «Был у него один друг в Посёлке, приехал ещё один, – значит, должно было стать у него два друга; в действительности же – ни одного. Лучше бы уж Климентий по-прежнему всего боялся, чем так  распоясаться под влиянием Стаса. Такая вот получалась арифметика: один плюс один – равняется нулю».

*  *  * 

Вскоре случилось непредвиденное: Галина Ивановна привезла в райцентр Ивана Михайловича. Занемог старик, положили его в больницу. Петя хотел в тот же день навестить Крёстного, но его отговорили подождать до утра.

Попроведовать дедушку ребята пришли втроём: Петя, Ким и Стас. Долго ждали на скамеечке во дворе, пока-то тётенька в белом халате пригласит больного.

Вид у Крёстного был скорбный, движения медлительны и осторожны. Прежде чем ступить, он примерялся какое-то время. Но постепенно старик оживился.

– Ребятушки, кровинушки, навестить хворого старичка пришли, милые вы мои! – запричитал дедуля, потирая кулаком глаза. Петя чуть было не расплакался, да друзей постеснялся.

Первым нашёлся Ким:

– Здорово живешь, дед!

– Жив твоими молитвами, Климушка, да пожеланиями благими. А вы молодцы, хорошо, что пожаловали. Дело у меня к вам, ребятушки (дедушка перешёл на вкрадчивый шёпот). Кроме вас некому мне довериться. Но прежде дайте зарок молчания! Согласны?

– Даём! – торжественно ответил Стас, по-пионерски отдав честь. – Всегда готовы!

– Это ты в школе будешь так изгаляться! – остановил Стаса дедушка. – А у нас клятва. Как положено… Молчание до гроба!

И они повторяли за дедушкой слова, пробирающие тогда их холодком ужаса:

– Коли проболтаюсь вольно или невольно, стать мне жабою бородавчатой, ужом-аспидом ползучим, кикиморой болотною, бирюком сыро-боровым.

По приказу старика, ребята сплюнули три раза через левое плечо, а Кимка тогда для верности добавил:

– Отгрызёт язык крыса дохлая!

Когда Большое Колесо посчитал, что уже достаточно напугал деток, он тут же приступил к делу, познакомив Кимку и Стаса с историей петербуржского старика-беженца, прибывшего в Посёлок с загадочным саквояжем неизвестного содержания и увезённого из райцентра без него. Показал дедушка ребятишкам и план-карту петербуржца с крестиком на ней.

Только сейчас Петя начинал понимать, что означают изображённые на рисунке дома-прямоугольнички, улицы-ленточки. Вот теперь он всё это представил в реальности, сопоставив с местностью.

Достаточно разобравшись с рисунком, Петя стал вчитываться в надписи на нём.

Озаглавлено всё было так: «Планъ огородническо-полевой кампании». Ниже, у прямоугольничка, соответствующего зданию милиции, можно было прочесть: «Ответственный Шпакъ». Дедушка объяснил, что был в те времена начальник милиции с такой фамилией. А ещё ниже на прямоугольнике, соответствующем огороду Колышкиных, были названия огородных растений.

Крёстный основательно прошёлся по рисунку своим толстым пальцем, разъясняя детям все детали, вплоть до самой последней закорючки.

Петя заметил, что Стас слушает с глубочайшим интересом, приоткрыв рот. А вот Кимка зевал, косясь на грузовик за оградой. Заметил это и Крёстный, спросив:

– Ким, ты, наверное, думаешь, что у машины главное это колёса?

– Вот ещё! – даже обиделся тот. – Дураку понятно, что руль.

– Послушай-ка! – ласково стал пояснять дедуш­ка. – Машина едет потому, что бензин в ней сгорает. А поджигается он искрами, которые выскакивают из магнето. Давайте поиграем в магнето.

– Давай, дед! – с энтузиазмом подхватил идею технический человек Ким, у которого вся предыдущая болтовня в печёнках застряла.

– Игра такая, – стал объяснять условия дедушка, – вы будете «магнето» и начнёте давать искру. Это значит, что каждый из вас выскажется, где бы он припрятал саквояж, если бы был на месте петербуржца. Говорите, что в голову взбредёт. Но не мешайте искрить другому, не оговаривайте. Все искорки только бензину, по-нашему, – саквояжу. Кимка! Понял?

– За понял дед бабку дòнял! – с нажимом в голосе ответил Ким фразой, слышанной им у клуба.

– Тогда поехали, – дал команду Большое Колесо. – Климентий, искри!

– Как? Закурить?

– Куда б ты саквояж спрятал, – помог Кимке Крёстный.

– В сено. Я папироски в сено прячу.

– Молодец! Умница! – похвалил дедушка отвечавшего, а Петя со Стасом засмеялись, представив, сколько тому сену должно было быть лет.

– А мама самогонку в подпол прячет, – добавил ободрённый похвалой Ким.

– Можно и на чердак у Колышкиных, – «заискрил» Стас.

– Или на сарай, – добавил Петя.

– Вот бы в Заготзерно спрятать! Там места много! – деловито  рассуждал Климентий, на что Петя, не удержавшись, прокомментировал (несмотря на дедушкин  запрет мешать другому):

– Он в Посёлке, кроме Заготзерно ничего не знает, там у него дядя работает.

– У меня тоже дядя есть! – похвастался Стас. – В милиции работает. Начальником!

– Во! Там надо и прятать, – пошутил Петя. – Милиция  постережёт, чтоб не свистнули.

– Дед! – с широко раскрытыми глазами стал  рассказывать Ким. – Вчера один милиционер как засвистит, я напугался, а Стас говорит, что это он не мне, а шофёру.

Петя не мог упустить столь удобный случай в разговоре, не используя его в воспитательных целях.

– Тете! Тебе! – заверил он Климентия. – Милиция с ног сбилась, ищет мальчика, который бабушек позорит.

На этом обсуждение и свернулось. Стали бол­тать про всё, что угодно, только не про саквояж. Но когда Петя вспоминал этот разговор позднее, он отметил, что перечислили они абсолютно всё, о чём упоминалось в плане петербуржца.

Тут за Крёстным пришла женщина в халате и увела старика на процедуры. Так завершился первый в жизни ребят мозговой штурм.

 В настоящее время упомянутый метод на устах у многих. Но верно владеет им… увы, не всякий… Для полноты картины следует пояснить следущее: запрет на  критику и комментирование не случайны! Данное прос­тое требование способствует снятию у «генераторов» внутреннего психологического зажима, способ­ствует их раскрепощению. Это важное условие творческого мышления.

*  *  *

Ранним утром Колышкины проснулись, потому что кто-то бил ногой во входную дверь дома. Бабушка Ксения вышла в сенцы, спрашивая:

– Кого там ни свет, ни заря принесло?

– Сватьюшка, это я! – услышал Петя голос Крёстного, и мальчика, словно пружиной, с кровати скинуло.

Дедушка-краснополец вошёл в своём больничном одеянии в сопровождении начальника милиции Налимова.

– Ваш родственник, Ксения Николаевна? – сердито спросил милиционер.

– Наш-наш, Ванечка. А что такое случилось-то?

– Теракт!

– Как?! Не может быть! – изумился дедушка Алексей, выглядывая из двери.

Налимов, махая указательным пальцем, как стволом пистолета, указывал на старика-краснопольца:

– Волчью яму он копал на милицейском дворе. Промысловик! Покушение на лиц, находящихся при исполнении…

– Так уж сразу, Ванечка, – успокаивающе заговорила бабушка, – всё бы тебе акт да акт. Разобраться бы наперёд надо! Расскажи, сваточек, зачем ты на милицейский двор попёрся? Неужто в кутузку захотел?

– Так ведь впотьмах не разобрать, – оправды­вался дедушка-злоумышленник, – милицейский, или полянка какая. Траву я копал лечебную, корешки. В вашей-то больнице только и умеют, что из зада решето делать.

– Вот! Иван Иванович! – взбодрилась бабуля. – Больному человеку и травки лечебной покопать нельзя?!

– Больше метра глубиной! – захлёбывался от негодования милиционер.

– Ну, увлёкся человек по старости, жить-то всем охота! – Ксения Николаевна никому слова сказать не давала, чувствовалась закваска старой торговой гвардии. – Флора, Иван Иванович, ничего не попишешь!

– У вас, значит, флора, а у нас – фауна: волкù позорные, псы легавые… Ямы на нас рыть!.. Капканы ставить!..

– Ванечка, жеребчик ты наш, борозды не портящий, – бабуля вновь сменила тон с негадующе-праведного на нежный и ласковый. – Отпусти ты человека. Старый, больной мужчина травку пощипал… Что с него взять?! Он же в детство уже впадает. – неожиданно голос Ксении Николаевны вновь приобрёл стальные интонации. – Тебе не совестно со стариками и детьми воевать?! Племян­нику своему родному с попки кожу содрали! Пороли его с отцом вместе! Справились? Я всех баб на вас подниму! Всю общественность на ноги поставлю! Изверги! Отпусти старичка хворого, не бери лихого на душу!

По всему было видно, что Иван Иванович растерялся от такого неотразимого натиска, но сразу сдаваться  –  авторитет терять. И начальник милиции строго пригрозил, указывая на краснопольца:

– Чтоб сегодня же и духа его в Посёлке не было!

Почувствовавший твёрдую поддержку, Большое Колесо стал нагло огрызаться:

–  Не сильно и хотелось! Что у вас здесь доброго-то?! Инвентарь вон больничный и тот совсем неточёный: ни лопата, ни заступ!

Деды Колышкины вышли провожать главного милиционера района, Крёстный же в это время шепнул Пете фразу, заставившую мальчика серьёзно обеспокоиться состоянием здоровья старика:

– Камушек, огород-то – вовсе не огород!

*  *  *

Дедушка переоделся в свою родную одежду, которая хранилась у Колышкиных. Больничную одежонку пообещала сдать по назначению Ксения Николаевна. Позавтракав, Петя с Крёстным вышли во двор, где уже маялся в бездействии Стасик.

Кразцов совершил уже свой обычный утренний обход по Посёлку (точнее обег), но сегодня лишь на половину… до милиции (с утра гудящей, словно развороченный пчелиный улей).

– Петя, огород-то вовсе не огород! – повторил уже сказанное ранее Иван Михайлович.

Мальчики молчали – что на это можно ответить?!

<… Продолжение »